Побег в Тоскану [litres] - Кэт Деверо

столько мне наговорил, столько наобещал! Но я слышала только одно: этот парень – а, кроме него, у меня никого не осталось – предлагает мне выход, шанс на новую жизнь. И я не стала задаваться вопросом, действительно ли хочу уехать и трудиться во благо революции Тито. Я согласилась не раздумывая.

Стоило мне сказать «да», как машина пришла в движение, и вскоре у Давиде все было готово. На югославской границе нас уже ждали фальшивые документы, по которым мы были жителями Триеста. Добираться до границы нам предстояло едва ли не молча, ведь тосканский акцент ни с чем не спутаешь, он такой один. О побеге тоже надо было молчать, чтобы нас не задержали. Давиде говорил, что его семья сможет его понять, а вот Лючия – нет. Лючия попыталась бы его остановить, и нас раскрыли бы. А мои родители… – Стелла вздыхает. – У них был Акилле, зачем им кто-то еще? Только перед Акилле я и чувствовала себя виноватой. Я знала, что он страшно огорчится, знала, что он станет тосковать по мне. Но мне надо было спасаться. Я не могла позволить себе в тот момент думать о том, что он почувствует.

– Может быть, вам и от него надо было уехать, – говорю я.

Стелла кивает:

– Думаю, да.

– Итак, вы с Давиде уехали из города.

– На рассвете, как влюбленные. Ехали мы… ну, сами понимаете. Всю дорогу я беззвучно твердила себе: «Меня зовут Мария Фурлан». Самое непримечательное, самое банальное имя – наверное, поэтому его и выбрали. Вроде бы Фурлан – самая распространенная фамилия в Триесте. Из Ромитуццо мы добрались до Флоренции, после Флоренции была Болонья, потом мы направились на север, в Феррару, и всю дорогу нас сопровождала разруха. Ничего подобного я еще не видела. Сражения, бомбардировки, зверства, депортации… На разрушенных городах, на лицах людей застыла печать беды. Тогда-то я и поняла, в каком укромном уголке пережила войну. Я начала чувствовать себя очень-очень маленькой. И это было невыносимо.

Диего свернулся во сне; Стелла сидит, поглаживая его ухо.

– В Ферраре товарищ товарища двоюродного брата Давиде встретил нас и отвез за город, – продолжает она. – Вы когда-нибудь бывали в долине реки По?

– Нет.

– Она плоская. Идеально, пугающе, абсолютно ровная земля. Я до той поры еще не бывала за пределами Тосканы и понятия не имела, что земля может быть настолько ровной. Нас отвезли в какую-то глушь, на ферму, принадлежавшую очередному «товарищу». Там не было никого, кроме семьи, которая присматривала за домом. Муж, жена, дочь и сын. Нас проводили на верхний этаж. Окна выходили на… вида не было. Только зеленые поля и горизонт. Товарищ товарища двоюродного брата Давиде велел нам ждать здесь и ни с кем в разговоры не вступать. Утром нас должны были отвезти на следующий перевалочный пункт, в Триест, где нам предстояло получить указания. Потом товарищ уехал, и мы остались вдвоем. – Стелла на миг замолкает. – Тогда-то я и испугалась.

– Могу себе представить.

– Ночь была просто жуткой. Я лежала рядом с Давиде и набиралась смелости. Мне хотелось попросить, чтобы он обнял меня: в ту ночь я пережила такой страх, какого не переживала за всю войну. Я годами не позволяла себе чувствовать страх, чтобы он не помешал мне партизанить, и теперь мне казалось, что весь этот копившийся годами страх разом захлестнул меня. В итоге я так ни о чем и не попросила, потому что сам Давиде, похоже, не тревожился, а меня бы наверняка счел или трусихой, или, того хуже, предательницей. Утром нам принесли поистине роскошный завтрак – яйца и свежий хлеб, но есть я не могла. Просто сидела и смотрела в окно, ни на что другое сил не было. Давиде разглагольствовал о том, как мы приедем в Югославию и станем работать на благо революции, даже если нам снова придется сражаться. Я слушала – и пыталась вызвать в душе прежний энтузиазм, как тогда, в Ромитуццо, но его как не бывало. Я сама себе была противна. Я твердила себе, что пока мы в дороге, со мной не случится ничего плохого, что страсть к жизни не может и не должна пересилить обещание, которое я дала Давиде. Но вот Давиде отлучился в уборную, и тут я увидела ее. Машину, которая приближалась к ферме. У меня внутри что-то оборвалось.

– И что вы сделали?

– Сбежала. Кинулась вниз по лестнице. Я даже не знала, что буду делать дальше. Знала только, что не хочу оказаться в этой машине. В прихожей я налетела на сына хозяев. Его звали Джузеппе. – Когда Стелла произносит это имя, ее лицо будто освещается. – Он спросил, что случилось, и я ответила что-то вроде: «Меня сейчас увезут, переправят через югославскую границу, а я не могу. Я не хочу уезжать». Джузеппе не стал долго раздумывать. Он живо вытолкал меня через заднюю дверь во двор, оседлал видавший виды мотоцикл, я села сзади, и Джузеппе увез меня подальше, в маленькую гостиницу. Там он заставил меня съесть тарелку поленты и выпить вина, вопросов он не задавал, а только слушал. Мы пробыли в гостинице до заката, а потом Джузеппе повез меня обратно. Мне было тревожно. Что дальше? Что скажет его семья, куда я пойду, какое решение примут на мой счет? Но я уже доверяла Джузеппе. Он был такой хороший, такой добрый. А еще он слушал меня, слушал по-настоящему. Это ли не чудо, думала я.

Теперь Стелла улыбается. Диего соскальзывает с ее колен и, доковыляв до края террасы, со вздохом укладывается на бок.

– Наверное, все всполошились, когда вас не оказалось на месте, – зачем-то говорю я.

– Наверное. Но машина уехала, и в доме стало тихо. Мы подкрались к задней двери и прислушались, но никого не услышали. Джузеппе решил войти первым. «Подожди тут, – сказал он. – Мне придется объяснить отцу с матерью, в чем дело. Может, пересказать им твою историю?» Я ответила – конечно, рассказывай все, что хочешь, и он ушел. Ждать было мучительно, но вскоре он вернулся и пригласил меня войти. Оказалось, что и родители, и сестра Джузеппе вполне одобрили его поступок, а когда они узнали, что он отвозил меня в безопасное место, у них и подавно будто гора с плеч упала. Эти люди, подобно многим жителям деревень и маленьких городков, были верными соратниками, они помогали бойцам Сопротивления как могли, но считали меня слишком юной, чтобы бежать в другую страну. Я боялась, что они отправят меня домой, к родителям, но об этом и речи не шло. Не знаю, что наговорил им Джузеппе, но они разрешили мне оставаться с